В.ЛЕЙБИН

СТРУКТУРНЫЙ ПСИХОАНАЛИЗ ЛАКАНА

Лакановские идеи с восторгом воспринимались частью французской интеллигенции в послевоенный период. Организованный им семинар посещали такие философы, как П. Рикёр, М. Мерло-Понти, С. Альтюссер. Кстати сказать, философская работа о Фрейде была написана Рикёром под впечатлением лекций Лакана. При жизни Лакана была создана лакановская школа психоанализа, а сам он стал своего рода национальным героем, бескомпромиссно выступающим против американского влияния во Франции и против "институционального психоанализа", особенно широко распространенного в США.
Некоторые теоретики стали называть его "французским Фрейдом", а журналисты заявляли, что наш век должен быть назван "веком Лакана". Конечно, журналистские эпитеты подобного рода - это крайности, которыми можно пренебречь. Но нет никаких сомнений в том, что распространение психоаналитического учения Фрейда во Франции во многом обязано Лакану. Как подчеркивает бывший профессор английской литературы в Буффало С. Шнейдерман, "Лакан сделал психоанализ превалирующей интеллектуальной дисциплиной во Франции". Поэтому не приходится удивляться тому, что левистро-совский структурализм вобрал в себя некоторые лакановские идеи.
В свою очередь Лакан находился под влиянием структурализма Леви-Строса. Как подчеркивают некоторые исследователи, "Лакан использует структурализм Леви-Строса и сочетает его с идиосинкретическим чтением Фрейда в общих рамках хайдеггеровской феноменологической философии языка". Таким образом, можно ска-зать, что благодаря взаимовлиянию Леви-Строс и Лакан внесли заметную лепту в формирование и распространение "структурного психоанализа", который в настоящее время имеет своих приверженцев не только во Франции, но и в других странах западного мира.
Среди структуралистов Лакан был, пожалуй, одним из первых, кто не только апеллировал к психоаналитическим концепциям, но и выдвинул лозунг: "Назад к Фрейду". Вся его теоретическая и клиническая деятельность состояла в том, чтобы изменить направленность развития психоанализа, который, по его убеждению, все больше стал отходить от подлинных интенций психоаналитического учения Фрейда, превратившись в канонизированную, догматическую дисциплину с ярко выражен-ными функциями приспособления к "американскому образу жизни". Если многие психоаналитики ориентировались на развитие "эгопсихологии", акцентирующей вни-мание на механизмах защиты Я, то Лакан критически отнесся к нарастанию данной тенденции в психоанализе, сместив срез исследования в область языковых структур. Если большинство западных психоаналитиков ратовали за развитие клинической практики с ее опытными данными, то Лакан считает, что заключения, вытекающие из эмпирического материала, ничего не стоят без теоретического осмысления, основанного на усвоении классических идей Аристотеля, Спинозы, Гегеля и других мыслителей. Если в рамках канонизированного психоанализа статус психоаналитика определялся его медицинским образова-нием, в результате чего гуманитарии не допускались, как правило, в сферу практического использования психоанализа, то Лакан, напротив, устанавливает тесные контакты с философами и художественной интеллигенцией, широко открывает двери для психоаналитического обучения всех, кто интересуется психоаналитическими идеями.
Для него психоаналитик не является врачом в традиционном смысле этого слова, ибо психоанализ, с его точки зрения,- это прежде всего способ, или процедура, "вербализации бессознательного". Все это привело к тому, что Лакан был исключен из французского психоаналитического общества, поскольку воспринимался как бунтарь, подрывающий основы канонизированного психоаналитического движения.
Казалось бы, Лакан и его последователи должны были бороться за "чистоту" психоанализа, стремясь адекватно воспроизвести психоаналитическое учение Фрейда. Как замечает преподаватель социологии Масачуссетского технологического института Ш. Тэркл, для лаканианцев труды Фрейда - это "психоаналитическая библия", не допускающая каких-либо комментариев, выходящих за рамки классического психоанализа. Данную интенцию в афористической форме отчетливо выразил сам Лакан. "Смысл возврата к Фрейду,- подчеркивал он,- это возврат к смыслу Фрейда".
Однако, как показывает анализ работ Лакана, призыв: "Назад к Фрейду" - оказывается на деле не более чем лозунгом, за которым явственно просматривается стремление дать структуралистскую интерпретацию классического психоанализа. Именно в этом направлении развертываются лакановские концептуальные построения, свидетельствующие не столько о возврате к Фрейду, сколько о выдвижении "структурного психоанализа". Причем борьба Лакана с канонизированным психоанализом завершается установлением не менее жестких кано-нов лаканианства, ибо его последователи придерживаются не классического психоанализа, а его лакановской интерпретации, штудируют не "Толкование сновидений" Фрейда, а опубликованный в 1966 г. объемистый том сочинений Лакана, представляющий собой подборку его статей и выступлений на международных конгрессах на-чиная с 30-х годов.
Стремясь отойти от фрейдовского биологизма, Лакан говорит о бессознательных желаниях, полагая, что их природа может быть понята благодаря процессам интер-претации. Он считает, что само по себе желание уже представляет интерпретацию. Но это вовсе не означает, что Лакан разделяет исходные методологические уста-новки, свойственные современной герменевтике. Напротив, говоря о том "шуме", который поднят сегодня вокруг герменевтики, он критически относится к герменевтиче-скому подходу вообще и к концептуальным разработкам Рикёра в частности. "Герменевтика,- замечает Лакан,- возражает не только против того, что я называю нашим аналитическим переживанием, она возражает против структурализма, как он формулируется в работах Леви-Строса".
Поэтому, сосредоточивая внимание на бессознательных желаниях человека, французский психоаналитик одновременно пересматривает как герменевтические интен-ции, вытекающие из психоаналитического учения Фрейда и подхваченные рядом представителей современной герменевтики, так и многие положения психоанализа, касающиеся понимания существа бессознательного. В этой связи следует указать на то, что, несмотря на несомненные расхождения между Лаканом и Рикёром, оба они апеллируют к гегелевским идеям, используя их для мо-дификации психоаналитического учения Фрейда. Не исключено, что в своем обращении к гегелевской феноменологии духа с целью дополнения "редуктивной" фено-менологии основателя психоанализа Рикёр обязан Лакану. Ведь именно французский психоаналитик заговорил о необходимости обретения "духа поддержки, который мы ищем у Гегеля для того, чтобы подвергнуть критике деградацию психоанализа".
Подобно большинству западных теоретиков, реконструирующих психоаналитическое учение о человеке, Лакан обращается к проблеме бессознательного. При этом он всячески стремится подчеркнуть, во-первых, отличие фрейдовского понятия бессознательного от предшествующих ему философских трактовок и, во-вторых, специфику своего собственного понимания этого феномена, положенного в основу "структурного психоанализа".
Согласно его взглядам, фрейдовское бессознательное нетождественно ни романтической трактовке бессознательного как продукта творческого воображения, ни ме-тафизическому осмыслению его, как это имело место у немецкого философа Э. фон Гартмана. Фрейд открыл "психическое бессознательное", в результате чего появилась реальная возможность проникнуть в глубины человеческой психики. Но исследование Фрейдом бессознательного ограничилось освещением только некоторых, главным образом биологических слоев психики. Этот биологизм дает знать себя и в том случае, когда Фрейд обращается к анализу языка бессознательного. Необходимо, по убеждению Лакана, пересмотреть значение "фрейдовского открытия". Фрейд ничего не говорил об оптическом и этическом планах бессознательного. Лакан же считает, что оптически бессознательное неуловимо и поэтому "статус бессознательного этический, а не оптический".
Вряд ли правомерно говорить об отстранении основателя психоанализа от этического среза бессознательного. "Биологизм Фрейда, - считает Лакан, - никак не соотносится с моралистическим дополнением, которое доносится до нас с психоаналитической кухни".
Но главное в лакановской модификации психоаналитического учения Фрейда заключается вовсе не в этом. В конечном счете Лакан исходит из того, что бессознательное представляет собой "суммарный результат речи о субъекте". Именно язык, в своей дискурсивности, прерывности и расчлененности создающий предпосылку для рационального познания психического, и является сферой бессознательного. "Бессознательное структурируется как язык" - такова максима Лакана, лежащая в основе его "структурного психоанализа". Дословно воспроизводимое или по-разному конкретизируемое это высказывание про-ходит красной нитью через все его работы. Уточнения, которые он делает по поводу структуралистского понимания бессознательного, касаются разъяснений относитель-но того, что подразумевается под субъектом.
Лакан пересматривает классическое определение субъекта, наиболее рельефно выраженное в декартовской формуле: "Я мыслю, следовательно, я существую". Он полагает, что фрейдовский подход к человеку недалеко отстоит от картезианского, поскольку субъект в понимании Фрейда - такой же несомненный факт существования, как и у Декарта. Но картезианская трактовка субъекта не способствует, по мнению Лакана, раскрытию подлинной сути и закономерностей развития человече-ской психики. Действительный субъект отнюдь не представляет собой единства мышления и существования. Субъект не есть живой субстрат, или субстанция.
Для Лакана субъект - это прежде всего "субъект бессознательного", существование которого обнаруживается в разрывах речи, но не самого говорящего, а Другого. Как таковой, он соотносится не с другим субъектом, а с "означающим". Более того, субъект, по словам Лакана, рождается только тогда, когда "означаемый появляется в поле зрения Другого" '. Таким образом, можно сказать, что субъект в лакановском "структурном психоанализе" детерминирован речью Другого, т. е. без него нет и самого субъекта. Так лакановская максима "бессознательное структурировано как язык" дополняется не менее важным для "структурного психоанализа" теоре-тическим положением, согласно которому "бессознательное- это речь Другого". Эти исходные постулаты лежат в основе переосмысления Лаканом многих фрейдовских идей и концепций.
Он стремится провести различие между понятиями "влечение" и "инстинкт", считая, что описываемые ими феномены нетождественны друг другу. Лакан вообще от-казывается от использования термина "инстинкт", как неопределенного и не отвечающего требованиям современной науки. На первый взгляд может показаться, что в лакановском "структурном психоанализе" радикально пересматривается фрейдовская концепция влечений, ибо "сексуальный инстинкт", являющийся основой человеческой деятельности в классическом психоанализе, не толь-ко не признается, но, напротив, отвергается.
Более того, в то время как Фрейд апеллирует к "принципу удовольствия" и к "принципу реальности", Лакан говорит скорее о желании, чем удовольствии, полагая, что "принцип удовольствия - это принцип гомеостаза", не играющий существенной роли в жизнедеятельности человека. Если Фрейд противопоставляет "принцип реальности" "принципу удовольствия", то тем самым, как считает Лакан, реальность "десексуализируется" в классическом психоанализе. Это означает, что фрейдовское представление о Свсрх-Я покоится на "десексуализированном либидо".
Для самого Лакана такое понимание "десексуализированного либидо" выглядит странным и парадоксальным. Но он полагает, что именно тенденция к "десексуа-лизации" в скрытом виде содержится в учении Фрейда о двух принципах психической деятельности человека.
Казалось бы, Лакан стремится отойти от фрейдовского толкования сексуальности. На самом же деле лакановский пересмотр фрейдовской концепции влечений имеет определенную направленность, свидетельствующую о том, что, несмотря на критическое отношение к биологизаторским тенденциям и некоторым концепциям классического психоанализа, основные идеи Фрейда, преломленные через структуралистское толкование их, сохраняются в "структурном психоанализе".
Не случайно Лакан исходит из того, что именно субъект желания составляет подлинную сущность человека, а сексуальность играет немаловажную роль в интерпретации бессознательного. Как это может быть и ни странно, но он признает важность "либидо" в психоанализе, хотя и рассматривает его не как биологическую энергию, что было характерно для Фрейда, или психическую энергию в трактовке Юнга, а как особый "орган". "Либидо",- заявляет Лакан,- это существенный орган в понимании природы влечения".
Но этот орган в лакановской интерпретации не реальный, а мифический. Речь идет о признании Лаканом символического уровня психики, на котором "либидо" выступает в виде определенных символов. Одним из таких символов является фаллос.
Для Лакана фаллос - это или символ "означающего", выражающий скрытое желание в метафорическом образе Другого, или символ недостатка, не фаллос как таковой, а его отсутствие. Символы характеризуют направленность влечений человека и структуру его желаний. Они подлежат расшифровке в контексте языка. Стало быть, "структурный психоанализ" по-своему воспроизводит основополагающие идеи Фрейда, давая им структуралистскую трактовку, при которой происходит смещение акцента исследования на символический уровень человеческой психики и на структурные составляющие речи, языка.
Новым в лакановской трактовке желаний человека является то, что они рассматриваются не изолированно, сами по себе, а в структуре "означаемого" и "означающего", содержания и формы. Фрейдовское толкование влечений с точки зрения индивидуального бессознательного в его биологических функциях модифицируется Лаканом, приобретая иной оттенок, когда желание субъекта воспринимается через желание Другого. В этом случае под желанием понимается "сохраняющийся осадок" того влияния, которое оказывает на субъекта "означающий", или Другой.
Таким образом, к двум выше упомянутым теоретическим положениям - "бессознательное структурировано как язык" и "бессознательное - это речь Другого" - добавляется третье, а именно, "желание человека есть желание Другого". Таковы три краеугольных теоретических положения, которые лежат в основе модификации Лаканом классического психоанализа Фрейда и на которых в конечном счете покоится лакановский "структурный психоанализ".
Акцентируя внимание на символическом уровне человеческой психики, Лакан как бы перевертывает фрейдовские представления о структуре человека. Смысл лака-новского понимания структуры субъекта заключается не в том, что символический уровень становится отправной точкой осмысления бытия человека в мире. Символический аспект человеческой деятельности рассматривался и Фрейдом.
Специфика лакановского подхода к человеку состоит в другом, а именно в том, что "символическое" представляется Лакану не нижним этажом человеческой психики, как это наблюдалось в классическом психоанализе, а высшим ее этажом, имеющим непосредственное отношение к социальному и культурному окружению. Если Фрейд выделял три инстанции, т. е. Оно, Я и Сверх-Я, то Лакан также исходит из тройственного деления структуры субъекта на "реальное", "воображаемое" и "символическое".
Однако, в отличие от основателя психоанализа, отождествляющего бессознательное с Оно, Лакан соотносит этот феномен с символическим уровнем человеческой психики. В "структурном психоанализе" фрейдовские Оно и Сверх-Я как бы меняются местами. Для Лакана "символическое" отождествляется с социальным и культурным контекстом, в рамках которого происходит раз-витие индивида, становление его субъектом в подлинном смысле этого слова. Сфера "реального", напротив, рассматривается как нечто чуждое, потустороннее для субъекта, имеющее своим аналогом фрейдовское Оно, но не обладающее какими-либо символическими функциями. Что касается "воображаемого", то оно сродни фрейдовскому Я.
Такое лакановское толкование структурных уровней человеческой психики предопределяет специфику "структурного психоанализа". Если цель классического психо-анализа заключается в стремлении поставить на место бессознательного Оно сознательное Я, а американизированные варианты психоанализа делают ставку на разработку учения о Я, то Лакан стремится подчеркнуть, что в сфере "воображаемого" действует не столько логика сознания, сколько логика различного рода иллюзий. Отсюда его критический настрой против канонизированного психоанализа с его акцентом на разработке механизмов защиты Я. Отсюда и те модификации, которые вводятся Лаканом в фрейдовское толкование бессознательного.
В самом деле, если Фрейд полагал, что бессознательное характеризуется "безвременностью", то Лакан ориентируется на раскрытие бессознательного с точки зрения осмысления его временных связей, структурированных в языке. Речь идет не о противопоставлении лакановской временной структуры бессознательного фрейдовской его "безвременности", а об изменении Лаканом психо-аналитических представлений о времени как факторе понимания скрытого смысла символического языка бессознательного.
В классическом психоанализе "безвременность" бессознательного в теоретическом плане подчинялась логике психоаналитического сеанса в клинической практике, строго фиксированного во времени и ограниченного одним часом. Психоаналитик и пациент находились во власти времени, в течение которого разматывалась нить "безвременного" бессознательного. Иная картина наблюдается в "структурном психоанализе", ибо Лакан вводит новацию - короткий психоаналитический сеанс, где время подвижно и заранее не задано. В этом случае сам психоаналитик структурирует время и готов в любую минуту прервать речь пациента, не давая ему возможности собраться с мыслями и не оставляя времени для осмысления сложившейся ситуации.
В процессе традиционного психоаналитического сеанса акцент делается на "свободных ассоциациях", когда пациент может говорить о чем угодно, а психоаналитик за этой произвольной речью пытается уловить определенные закономерности, которые в конечном счете сводятся им к воспоминаниям детства и бессознательным желаниям индивида. В случае лакановского короткого психоаналитического сеанса пациент оказывается вне времени, ибо стоит ему перейти к изложению чего-то главного и важного, как психоаналитик прерывает его, говоря о том, что на сегодня данный сеанс закончен.
"Свободные ассоциации" имеют место уже не столько в процессе самого психоаналитического сеанса, сколько в промежутках между различными сеансами. Речь па-циента по необходимости структурируется, становится более короткой, афористичной, открывая тем самым простор для аналитической работы. Психоаналитик стремится раскрыть язык бессознательного, выявляя в предна-меренно сделанных им перерывах сеанса анализа, а также в перерывах речи пациента, связанных с провалами памяти, замешательством и т. д., те скрытые смысловые структуры, которые обусловливают человеческую деятельность. Так лакановское переосмысление фрейдовских идей о структурных составляющих человеческой психики и бессознательном ведет к структуралистскому пониманию отношений между субъектом и его языком, в соответствии с которым временные связи и зависимости оказываются заданными и структурированными не только психоаналитической ситуацией, но и самим языком, речью Другого.
Отталкиваясь от психоаналитического подхода к анализу языка, структуралисты пошли дальше основателя психоанализа. Если Фрейд рассматривает бессознательную символику, скрывающуюся за обыденным языком, то для Лакана бессознательное - это и есть язык. Другие структуралисты, например Ж- Лапланш, утверждают, что бессознательное - это не только язык, но и "подлинное условие языка". В различных своих вариациях подобная точка зрения находит своих приверженцев, несмотря на то что некоторые западные исследователи выступают против лакановского толкования бессознательного, считая, что бессознательное - это отнюдь не язык, а накопленный опыт, ожидающий своего самовыражения.

 

МАРИЯ ТИТОВА

ЧИТАЯ ЛАКАНА: РЕАЛЬНОЕ СУБЪЕКТА

Бесспорно о психоанализе можно сказать лишь то, что он вызывает к себе не имеющий аналогов интерес, и, совершенно неважно проявляется ли такой интерес в форме критики или в форме намерения использовать в работе данные психоаналитического опыта, - и те и другие попытки, как правило, оканчиваются неудачей. Приходится признать, что помимо Фрейда и Лакана вряд ли кому-то удалось стать здесь значительной фигурой.
Психоанализ подвергает сомнению все очевидное, любую уверенность воспринимает как корень заблуждений и поэтому заранее обрекает на неуспех поиски "твердой почвы под ногами". Здесь царствует неустранимая загадочность, и, видимо, именно ей психоанализ обязан тем исключительным интересом, который приковывает к нему исследователей.
Собственно говоря, эту загадку психоанализ ставит в центр того, что может определять человеческую жизнь, все человеческое поведение, и можно сказать, что апелляция к загадочности составляет суть психоанализа.
Во-первых, загадка, как таковая, отсылает нас к некоторой системе означающих, к символическому уровню, где только и возможно какое-либо загадывание.
Во-вторых, загадка строится на принципиальном расхождении символического и воображаемого уровней. То, что может быть воспринято, осознано, рассказано другому, понято другим (воображаемый уровень, к которому относится формулировка загадки), вовсе недостаточно для нахождения разгадки. Загадка устраняет из цепи означающих определенное ключевое означающее, приобретающее таким образом символическую функцию. Все описания, предоставленные загадкой, отсылают нас лишь к основополагающей недостаточности, зиянию на уровне цепи означающих. Но тогда данная цепочка становится обязанной своим существованием такому зиянию, и именно здесь оформляется закон символического уровня, устраняющий из цепи означающих самое существенное.
Таким образом, вместе с символизмом в человеческой жизни возникает "брешь", придающая человеческому существованию иной смысл нежели просто медленное умирание. Эта "брешь" является
источником желания, приписывающего центральное значение во всем человеческом опыте - зиянию, "недостающему-к-бытию" (manque-a-etre). Символизирующее отмечание, означивание создает нечто принципиально неестественное, здесь возникает то, чего, собственно говоря, не существует желание. Так, на желании, возникающем одновременно с символизмом, построены азартные игры, где захват означающим проявляет всю свою силу и желание предстает как не имеющее аналогов в природной, естественной жизни.
"Желание" обязывает нас рассматривать свойство "быть" субъекта только в связи с "недостающим-к-бытию", являющимся источником любого движения, оживления, всему, что может существовать на уровне цепочки означающих, что может быть фиксировано сознанием, придает смысл только то, что оттуда устранено, и поэтому реальное субъекта предстает всегда как скрытое от самого субъекта означающее. Именно открытие Фрейда придает противопоставлению означающего и означаемого двойственный характер, подразумевающий активность означающего в определении последствий, в которых само означаемое испытывает влияние индивидуальности означающего и преобразуется в результате этого захвата в означаемое.
Начиная с этого момента, захват означающим становится новым измерением человеческого состояния, поскольку не только сам человек является говорящим, но в человеке и посредством человека нечто говорится; то человеческая натура оказывается сотканной из эффектов, обнаруживающих структуру языка, для которой человек служит материалом, и таким образом на нем отражается отношение речи помимо всего, что может рассматривать психология идей.
Уточним, что само выделение связи человека с означающим не имеет ничего общего с "культуралистской" точкой зрения, в обычном смысле этого слова.
Речь идет о необходимости найти в законах, правящих на "другой сцене", названной так Фрейдом в связи со снами - сцене бессознательного, - проявления на уровне составляющей язык цепи материально изменчивых элементов. Эти проявления задаются в означающем двойной игрой комбинации и субституции, соответственно двум составляющим означаемого - метонимии и метафоры, и именно эти проявления обуславливают формирование субъекта.
Таким образом, язык выявляет совершенно отличное от всего очевидного, измерение человеческой жизни. Акт говорения происходит в другом, сказав так, мы считаем другим место, которое возникает при обращении к речи, в любом отношении, где другой выступает. Если бы человек был только тем, что он есть, ему не было бы необходимости говорить. Обращение с речью выражает основополагающую зависимость субъекта от воли другого, который не является личностью какого-либо конкретного человека, но представляет собой внутреннюю инстанцию субъекта, его оборотную сторону, недосягаемую для него самого, но необходимую как место в структуре. И поэтому язык с равным успехом утверждает нас в другом и радиальным образом мешает нам его понять.
Речь субъекта является апелляцией к данной инстанции, это зон и молчание, призыв к Другому через речь, в форме которой человек отчаянно стремится к самоутверждению, призыв часто неискренний, с целью придать себе индивидуальность в своих собственных глазах Речь как зов и призыв, обращенный к Другому, представляет собой "запрос любви" проявляющийся как необходимость для субъекта утвердить свое свойство "быть".
Итак, язык, придавая понятию "субъект" реальность, с одной стороны, ставит его в зависимость от воли Другого, а с другой - располагает в центре всего человеческого опыта желание. Субъект, обращаясь к Другому с "запросом любви", ищет опору для своего существования в некотором доказательстве любви, в некотором означающем. Возникновение этого запроса связано с тем, что непостижимо для самого субъекта - с моментом выступления Другого, сочетающегося со спецификой желания, которая делает недоступным для субъекта все существенное и значимое. В символической системе Другой приписывает субъекту свойство "быть", но желание не только лишает это свойство какого-либо конкретного содержания, но соотносит его лишь с абсолютным отсутствием, с "недостающим-к-бытию" и, таким образом, диалектика запроса любви и испытания желания становится основой бессознательной структуры и упорядочивает все человеческое развитие. Открыв то, что в бессознательном выражает субъект, мы поймем, ценой какого раскола он смог сформироваться. А человек в любом случае не может рассчитывать на целостность ("целостная личность" - еще одна необоснованная посылка современной психотерапии), с тех пор как игра смещения и сгущения, на которую он обречен в осуществлении своих функций, накладывает отпечаток па его отношение субъекта к означающему. Фаллос является привилегированным означающим этого отпечатка, где участие логоса сочетается с воцарением желания.
Желание, собственно, имеет место в любой области человеческой жизни, поскольку там присутствует символизм. Однако, означающее желания связано с сексуальными отношениями, так как это -преимущественная область желания, подтверждением чему может служить хотя бы тот факт, что даже у животных, сексуальное поведение связано с особого рода ритуалами. Видимо, секс и смерть являются преимущественными областями вне-индивидуальности, вне индивидуальной цели и смысла. Измерение этих областей невыносимо для индивидуальности, чье поведение при столкновении с этими измерениями можно обозначить как несущее печать индивидуальности залатывание бреши, зияния вне смысла.
Лакан описывает бессознательное как то, что не оформлено, не установлено, не реализовано. То, что из бессознательного фиксируется сознанием может предстать лишь в виде амбивалентных и противоречивых образов, которые сохраняют своеобразную природу, свое резкое отличие от образов готового, завершенного бытия; они уродливы, чудовищны и безобразны с точки зрения всякой "классической" эстетики, то есть, эстетики готового, завершенного бытия, они противостоят оформившейся индивидуальности.
Образы, проявления боессознательного сопровождаются потрясением. нарушением спокойствия и косности. Подобные состояния, собственно говоря, невыносимы для человеческой индивидуальности. Человеческое "я" может сформироваться лишь отгораживаясь от вечно неготового, вечно творимого и творящего начала. Как говорит Лакан, все живое от бытия субъекта находит свое означающее лишь получив "метку" вытеснения фаллоса.
В учении психоанализа фаллос является единственным подлинным символом, воплощающим собой "есть" и "нет" субъекта, его рождение и смерть. Фаллос (и через его призму - вся человеческая сексуальность) является своего рода коротким замыканием между логосом и желанием, между присутствием и отсутствием, бытием и ничто. Субъект, как таковой, возникает лишь благодаря вытеснению фаллического означающего, и тогда закон символической необходимости, действующий в человеческой жизни, ставит в отношение "или-или" человеческую индивидуальность и фаллическое означающее, мекой которого отмечены все феномены бессознательного. Поэтому любой "прорыв бессознательного" не проходит для субъекта бесследно, но сопровождает специфическими реакциями: болью, смехом, страхом, судорогой, дрожью, спазмом.
Такие реакции, соответствуя разрушению человеческой индивидуальности, его собственного "я", опускают человека с высот его фантазий и вымыслов на землю суровой реальности. Можно сказать, что человеческое воображение является, но своей сути, набором стереотипов, индивидуальных мифов, в которых человек отгораживается от мира, замыкаясь в самом себе, страдая от появившейся вследствие такого замыкания безысходности; все живое, что может быть привнесено в устоявшийся, лишенный жизни мир миражей относится к "мозолящей глаза" действительности, к раздражающему воздействию внешнего мира; а человеческий организм, по существу, противится жизни.
Так, Фрейд в работе "По ту сторону принципа удовольствия" высказывается мысль, что все органические влечения консервативны, направлены к регрессу, к восстановлению прежних состояний. Все последствия органического развития должны быть, таким образом, отнесены за счет внешних, мешающих и отклоняющих влияний. Влечения "я", человека как индивидуальности, предстают тогда как влечения к смерти, а все живое вступает в" конфликт с его "EGO" . По своей природе, сексуальные отношения, влечение к противоположному полу попадают в самую сердцевину этого конфликта, и тогда любовь, эротические влечения становятся ядром любого невроза, где необходимость обращения к Другому субъекту диссонирует с влечениями "я", с требованиями индивидуальности.
Вульгарное представление о психоанализе понимает его как объяснение всех человеческих поступков и стремлений через сексуальность. Стоит заметить, что объектом внимания психоанализа является, скорее, не сексуальность, а фундаментальная проблематичность человеческой сексуальности.
В общих чертах такую проблематичность можно описать как неизбежную связь появления желания с "кастрацией". Желание субъекта, по своей сути, является невыразимым, оно соответствует постоянно ускользающей реальности, единственная характеристика которой - неприемлимость для сознания, вытестение. Желание касается лишь некоторого абсолютного отсутствия, "полной утраты", manque-a-etre. И с тех пор как субъект связывает желание с фаллосом как с означающим, проявление желания влечет за собой угрозу кастарции значение фаллоса, соответственно, - это отсутствие <означающего> желания субъекта, поэтому Лакан говорит лишь о фаллической метке желания, смысл которой в том, что фаллос лишь в скрытом виде означает желание, то есть, как символ основополагающего отсутствия в пространстве означающих.
Комплекс кастрации, комплекс Эдипа нельзя понимать в том же смысле, какой мы приписываем выражениям "закомплексованный человек", "преодолеть свои комплексы". Комплекс кастрации - это проявление символического закона, устаняющего из цепи означающих все живое и существенное. Комплекс Эдипа - это усвоение личностью конкретного человека системы отношений, составляющих этот закон.
Существование символического уровня (который у Лакана, ни в коем случае, не является набором символов, а представляет собой лишь определенную необходимость, появляющуюся в человеческой жизни в связи с системой означающих) неизбежно ведет к некоторому "или-или", делающему губительным для личности всякое проявление желания, а реальное субъекта предстает как его "кастрация". Поэтому иногда упоребляемое выражение "преодолеть комплекс кастрации" означает не что иное, как "преодолеть, выйти за рамки закона символического, то есть, стать безумным".
Только символическая система означающих обеспечивает проявление желания, поэтому Лакан говорит о необходимости применять в любой связи с аналитическим феноменом понятие означающего. Тогда любой фантазм, любая игра человеческого воображения, любые человеческие проявления предстают в виде текста, который посредством метономии и метафоры отсылает нас к желанию, лежащему "по ту сторону" цепи означающих. Так, фантазм о фаллической матери создает субъекта, для которого мать представляется способной заполнить "брешь" существования. Соответственно, обнаружение отсутствия у матери фаллоса становится переломным пунктом развития. С этого момента человек оказывается подверженным бесконечному скольжению по цепи означающих, и зияние "бреши" устанавливает зависимость субъекта от воли неуловимого другого, где фаллос является означающим желания другого.
Для субъекта становится жизненно важным соответствие этому желанию. Он стремится быть "фаллосом", но, поскольку в пространстве означающих не может быть найдено ничего, соответствующего этому желанию другого, то фаллос присутствует на уровне цепи означающих лишь в скрытом виде и в качестве основания.
Такое отношение к фаллосу устанавливается независимо от анатомических различий. Присутствие измерения кастрации человеческой жизни независимо от пола позволило Фрейду говорить о существовании лишь одного либидо, которое по своей природе мужское. Различия полов проявляются только на уровне воплощения неизбежной сокрытости, неявности фаллоса - в форме коплекса кастрации у мужчин и зависти из-за пениса у женщин.
Сексуальность, действительно оказывается в центре построения симптома, однако, такое положение сексуальности вовсе не вносит никакой определенности, а, скорее, напротив, представляет неопределимое. Симптом как бы выстраивает символический (учитывая двусмысленность этого слова) каркас вокруг зияния загадки сексуальных отношении. Это - своего рода "ритуальный танец", стремящийся заключить в свои рамки непостижимое, то, что находится вне-смысла, то, что находится за пределами, вне границ вопроса "зачем?".

АЛЕКСАНДР ЧЕРНОГЛАЗОВ

ЛАКАН С ПТИЧЬЕГО ПОЛЕТА

Статья П.Качалова Лакан: заблуждение тех, кто не считает себя обманутыми, помещенная в N 3 философско-литературного журнала "Логос", обращает на себя вниманием уже названием своим, по-лакановски двусмысленным и провокационным. Не о читателях ли Лакана (в числе которых, между прочим, вполне может оказаться и сам г. Качалов) идет здесь речь? Во всяком случае, первая фраза текста ("Сочинения Жака Лакана, французского психиатра, прославлены своей герметичностью и неудобочитаемостью") прозрачно намекает на такую возможность. И в первую очередь опасаться следует, по-видимому, русской публике, которой "открытие Лакана еще только предстоит". Это и естественно: "мэтр никогда не давал себе труда "обращаться к идиотам", то бишь "систематически излагать свои взгляды в книгах, ориентированных на среднего потенциального читателя". Остается благодарить г. Качалова, взявшего эту неблагодарную задачу на себя.
Статья его действительно представляет собой сжатый очерк учения французского психиатра и его психотерапевтической техники. "Знакомьтесь: Лакан" было бы подходящим для нее заглавием. Статьи такого рода слишком кратки, чтобы дать связное представление о взглядах мыслителя и раскрыть их внутреннюю логику, задача их не в глубине характеристики, а в ее точности. Задача, при кажущейся скромности своей, очень ответственная: захочет ли читатель продолжить предложенное ему знакомство во многом зависит от автора статьи, которому он, особенно в условиях отсутствия переводов и малодоступности текстов, волей-неволей вынужден доверять. Именно с этим чувством привычного советскому читателю доверия к печатному слову мы и парили над развернутой перед нами панорамой лаканов-ских категорий, когда внимание наше неожиданно привлекло странное обстоятельство, заставившее нас опуститься на почву подлинника. Представьте себе, скажем, что вы встречаете статью о Платоне, где утверждается, со ссылкой на Теэтет, будто для Платона "все есть движение, и кроме движения нет ничего". Разве не удивило бы вас то обстоятельство, что Платон оказался бы адептом школы Протагора - того самого философа, с которым он постоянно полемизирует? Обратившись к тексту и сколь-нибудь внимательно прочтя его, вы, конечно, сразу поняли бы причину ошибки: Сократ действительно этот тезис высказывает (15ба) и, подтвердив его вескими аргументами, ехидно осведомляется у собеседника, получил ли тот от его рассуждений "наслаждение и удовольствие"? На что тот, в явном смущении от преждевременно полученного удовольствия, растерянно отвечает, что даже он может сообразить, свое ли мнение Сократ доказывает (156с). Увы, но должны признаться, что именно такого рода удивление испытали и мы при чтении работы г. Качалова, а спустившись с высот его статьи, откуда учение Лакана представляется ясным, как на ладони, на текст "Ecrits", обнаружили, что в положении Теэтета очутился наш автор, так что удовольствие, испытанное им при чтении Лакана оказалось не менее преждевременным, чем наше собственное при чтении его статьи.
Место статьи, о котором идет речь, бросается в глаза уже тем, что с остальным текстом вяжется так же мало, как мало вяжется цитированное выше суждение Сократа с контекстом платонова учения об идеях. Автор пишет буквально следующее: "Лакан по-своему прочел формулу Фрейда "wo Es war, soil Ich werden", традиционно переводимую как "где было Оно, там должно стать Я". Желая, по его словам, сохранить "досократическое звучание оракула", он предложил новый перевод: "Le moi (de 1'analyste, sans doute) doit deloyer le sa (du patient, bien entendu)", что в переводе звучит так:
"Я (аналитика, без сомнения) должно вышибить Оно (пациента, само собой)". Такой перевод, где Я и Оно становятся предикатами разных субъектов, Лакан обосновывал особенностями употребления немецкого артикля".
Подозрение здесь сразу же вызывает отсутствие французского текста того "традиционного перевода", которому "новый перевод" Лакана противопоставлен. Обратившись к работе Лакана, на которую наш автор ссылается, читаем: "Возникающая с пропажей субъекта, бессмыслица эта (речь в предыдущей фразе идет о бессмыслице, "возникающей при обращении субъекта в означающее" - А. Ч.) относится, тем не менее, именно к сфере Другого. Об этом стоит упомянуть, ибо отсюда следует, что сфера бессознательного по праву достойна занять, скажем так, место аналитика, и даже буквально: его кресло. Достойна в такой высокой степени, что кресло это следовало бы предоставить ему "символическим жестом". Так обычно говорят, имея в виду жест протеста - обернувшегося бы в данном случае вызовом тому запрету, что столь мило выдал себя в буквально источающем ту au.a<ha (невежество А.Ч.), которую воплотила собой принцесса во французском психоанализе, грубом франглийском (позволил себе это слово) лозунге, где вместо досокра-тического тона фрейдова завета wo Es war, soil Ich werden звучит фальшивое:
le moi "мое Я, "эго", требующее при себе глагола в 3-м лице - А.Ч.) (de 1'analyste, sans doute) (аналитика, конечно) doit deloger (должно изгнать, букв.: выжить) le sa (id, Оно) (bien entendu du patient) (разумеется, пациента)". (Ecrit, p.842).
Итак, о пресловутом "традиционном переводе" тут вообще нет ни слова, хотя, как увидим, след к нему все же можно найти. Перевод, который Качалов приписывает Лакану, воплощает для последнего как раз "американский" ("франглийский") подход к психоанализу, ему самому совершенно чуждый, и принадлежит некоей принцессе, в которой без труда узнается Мария Бонапарт, французская переводчица Фрейда, заслужившая у Лакана этот лестный титул благодаря своей фамилии. Именно ее перевод и был тогда "традиционным" (впоследствии, с легкой руки Лакана, количество их столь умножилось, что Раймон Кан, предпославший эту фразу Фрейда в качестве эпиграфа своей работе о субъекте (Revue Fransaise de la Psychanalyse, 1992, N 3), предпочел не переводить ее вовсе, написав в примечании: "переводов столько, сколько психоаналитиков"). Вводя слово "франглийский" Лакан как раз и указывает на связь своего перевода с чужой - англоязычной - традицией. Этот английский перевод можно найти у Лакана в другом месте (р.417):
where the id was, there the ego shall be, и в нем без труда узнается "традиционный" перевод, процитированный на русском в статье Качалова. Перед нами, как видим, явное недоразумение, но недоразумение, одним духом переносящее Лакана через океан, аккурат в лагерь его противников. Чтобы сомнений в истинной позиции Лакана не оставалось, отсылаем читателя к стр. 418 "Ecrits": "Нельзя не подивиться, какой черт дернул автора существующего французского перевода передать эту фразу..." (далее следует знакомый нам перевод "принцессы").
Что касается слов в скобках, делающих Я и Оно "предикатами (? - впрочем, понятно, что г. Качалов имеет ввиду) разных субъектов", то они представляют собой иронический комментарий Лакана к переводу "принцессы", выявляющий зависимость его от "эго-анализа". О том, как происходит в этом анализе "превращение" "Я пациента" в "Я аналитика" Лакан подробно рассказывает, скажем, в статье Variantes de la cure-type ("Ecrits", p.338). Никакой связи этого комментария с особенностями употребления немецкого артикля нам найти не удалось.
В заключение, однако, нам все же хотелось бы сказать несколько слов о том, как на самом деле переводит Лакан формулу Фрейда - и вот здесь пресловутые "особенности" действительно играют очень важную роль. Один из вариантов перевода есть, кстати, в той самой работе, которую мы здесь рассматривали: "1а ой c'etait, la comme sujet dois-je advenir" ("Ecrits", p.864). "Там, где было, там должен (глагол во французском стоит в 1-м лице) я в качестве субъекта явиться на свет". Гораздо более детально, однако, обсуждается этот перевод в статье "Chose Freudienne " ("Ecrits", p,417), к которой мы теперь и обратимся.
Прежде всего, Лакан обращается внимание на то, что говоря о "Я" и "Оно" как инстанциях топики субъекта Фрейд всегда употребляет определенный артикль, в то время как в формуле этот артикль отсутствует. А это значит, что перевод "id" и "эго", или "moi" и "са", или "Я" и "Оно" заведомо не отвечает мысли Фрейда, который, по Лакану, отличает "Ich" (подлинный субъект бессознательного, которому у Лакана соответствует личное местоимение первого лица je, требующее при себе глагола в первом лице) от das Ich, "слагающегося в ядре своем как последовательность отчуждающих идентификаций (у Лалана, т.н. независимое личное местоимение первого лица, moi, не выступающее как субъект глагола в первом лице и используемое в конструкциях типа "это-я"). Итак, в месте (wo, где, указывает именно на место), где Es, субъект (Es по-немецки означает "Оно", но в то же время и букву "S", первую букву слова Subjekt - означающее в переводе Лакана воистину начинает говорить как подлинный субъект, само за себя) war, был (следовательно, говорит Лакан, речь идет о месте ничего иного, как бытия) soil, должен (в моральном смысле) Ich, я (с глаголом в первом лице, как раньше говорили: я есмь) стать, "то есть не просто возникнуть или явиться, а именно произойти из этого самого места как места именно бытия". Но как передать по-французски немецкое Es таким образом, чтобы и здесь заставить его заговорить? И Лакан поступает так. Сначала (первый шаг) французское "sa", "это", передающее у принцессы немецкое "Es", сливается с глаголом etre, "быть", образуя естественную для французского языка безличную форму c'est (напр., "c'est froid", холодно), что примерно соответствует в русском редукции "было оно" или "было это" в простое "было" (где было, там...). Затем (второй шаг), "с'" заменяется на омофоничное ему возвратное местоимение "s'" (первая буква слова sujet, субъект) и c'etait превращается в несуществующее возвратное s'etait, "былось", выражающее для Лакана "модус абсолютной субъективности в его открытой Фрейдом абсолютной эксцентричности". Субъект, в высказывании, по смыслу безличном, отсутствующий (c'etait), возникает, подобно симптому, в самом означающем (s'etait). В результате мы получаем окончательную формулу: La, о u s'etait, c'est mon devoir que je vienne a etre. Там, где былось, обязан я появиться на свет. И, наконец, уже в другой работе, Subversion du sujet, Лакан, слегка перефразируют формулу, добавляет к ней от себя еще одну, завершающую черту: La, ой c'etait..., je рейх venir a 1'etre de disparaitne de mon dit ("Ecrits", p.801). Там, где было, я могу прийти в бытие с исчезновением из моей речи. S, означающее субъекта, вновь из формулы исчезает, зримо (или, скорее, незримо) возвещая явление Я своим отсутствием.
Мы не пытались, конечно, ни дать сколь-нибудь адекватного перевода Лакановского перевода Фрейда, ни исчерпать смысла этой формулы, конденсирующей в себе учение Лакана о радикальной эксцентричности бытия и речи. Нашей единственной целью было устранить двусмысленность в заголовке рассматриваемой нами статьи и показать, что заблуждение грозит не столько читателям Лакана, сколько чересчур доверчивым читателям г. Качалова, благоразумно, впрочем, предупредившего нас, что творческое наследие Лакана "огромно", труды его "неудобочитаемы", манера "афористична", а обращаться к идиотам" не в его привычках. Одним словом, с нашего автора взятки гладки. Редкая птица долетит до середины "Ecrits".